Фильм «Елена в ящике»

Фильм «Елена в ящике» (или «The Box», 2021, реж. Лорент Ларивье) представляет собой яркий пример психоаналитической драмы, насыщенной метафорами, в которой основные мотивы построены вокруг неразрешённого конфликта между матерью и сыном.

С самого детства главный герой — Ник — растёт в холодной, богатой, но эмоционально пустой семье. Его мать занята собой, отец далёк и отстранён. Присутствует классический феномен «good enough parents» Дональда Винникотта, только в инверсии: родители эмоционально недоступны, ребёнка никто не «отзеркаливает», его потребности в принятии, контакте, любви и ощущении собственной значимости игнорируются. Николас физиологически жив — его кормят, одевают, но в аффективной, субъективной реальности он не существует, не переживает свою индивидуальность, не формирует здоровую идентичность.

Вводится символ холодной, безрукой мраморной статуи женщины, которая с одной стороны олицетворяет холод и невозможность быть обнятым, а с другой — сексуализированное тело. Мать — недоступна эмоционально, но всегда представлена как некий объект желания, соблазна (что формирует инцестуозное напряжение, по Фрейду — фаза Эдипова комплекса). Здесь можно говорить и о нарциссической травме: Ник существует лишь как функция предъявляемых ему требований, а не в своей подлинности.

Мать героя представлена как женщина с выраженными чертами гистрионного (истерического) расстройства личности. Она нуждается во внимании, кокетствует, флиртует не только с мужчинами, но и эмоционально соблазняет сына. Мать становится объектом влечения, но этот объект не даёт ребёнку ни любви, ни принятия, ни физического тепла. В психоанализе это называется «психосексуальная фиксация» — аффективное застревание на этапе, где мать становится недосягаемым идеалом, объектом фетишизации.

Ситуации эмоционального инцеста усиливают разрыв между Ником и реальной жизнью: он тяготеет к женщинам, в которых обнаруживает черты матери, воспроизводит с ними травмирующие паттерны, но при этом не способен проживать глубокие чувства, натыкается на холод, унижения, сравнения и чувство ничтожности — всё то, что исходило от родительницы.

Новая женщина — Елена — по всем параметрам повторяет модель матери: красивая, недоступная, непостоянная, соблазняет и унижает, вызывает ощущение недостаточности. Ник пытается её «завоевать», получить одобрение, слиться, а затем подчинить, отомстить за свои детские унижения. Но в отношениях с нею Ник снова оказывается «маленьким мальчиком», не способным быть полноценным мужчиной - потребность в «маминой» любви оказывается сильней, чем эротическое желание.

Также показательно, что сцена секса — всегда провал; он не реализует себя как мужчина, а мыслями возвращается к травме — мать присутствует во внутреннем мире, и всякая женская фигура именно лишь ёё продолжение. Сепарация невозможна.

Символика ампутации Елены (без рук, без ног) возвращает нас к мотиву статуи. Подчиняя и травмируя женскую фигуру, герой бессознательно стремится обрести тотальный контроль над материнским объектом, сделать его безопасным и управляемым. Это метафора инфантильного желания овладеть, с одной стороны — сексуализированным, с другой — недоступным объектом любви, которого иначе невозможно получить. Как пишет Фрейд, «ребёнок желает устранить отца и овладеть матерью». Но в силу невозможности удовлетворить это бессознательное желание, включается сценарий раздробления объекта, его наказания, подчинения.

Одержимость Никола подглядыванием (вуаризм) — это вариация бессознательного желания быть замеченным, признанным значимым для матери; вновь и вновь проигрывается ранняя травма невидимости, отсутствия в жизни родителей.

Попытка построить отношения со зрелыми, доступными партнёршами (Энн) не удаётся — они скучны, не вызывают интереса, потому что не запускают знакомый психический сценарий борьбы, унижения, триангуляции. Разворачивается классическая схема расщепления (мать-Мадонна/мать-блудница): в одной женщине невозможно соединить роль материи сексуального объекта. Для таких мужчин одна женщина – «правильная», доступная (Энн), но она совершенно не вызывает страсти, потому что не связана с внутренней драмой детства, с пограничным адреналином боли, страха, обиды, унижения. Другая — «плохая», «блудная» (Елена, мать) — манит и пугает, она влечёт своим презрением, холодом, жестокостью; страдание от её отвержения становится фоном внутренней жизни героя, повторяя динамику отношений с матерью.

Развитие событий ведет героя к постепенному крушению границ между реальностью и фантазией. После травмы — аварии, болезни, изоляции с Еленой — Ник всё больше погружается в эмоциональный регресс: от мира взрослых дел и достижений откатывается в мир детских фантазий о собственной исключительности и боли, в тотальное одиночество и галлюцинации. Симбиоз с матерью в финале ― это уже не просто возвращение, а явная психотическая невозможность отделиться, слиться с реальностью. Символы (статуя, цветы, розочки, комната матери) усиливают переживания как у ребёнка, запертого внутри «ящика», внутри собственной головы, где его внешне взрослое тело – лишь оболочка для глубокой травмы.

Финальный акт – разрушение или изгнание образа матери из головы — в психоанализе это процесс настоящей сепарации, построения собственной идентичности. Только освободившись (пусть и ценой внутренней войны, смерти токсичного объекта внутри), человек получает шанс стать отдельным субъектом, выйти из патологического круга. Даже сцена с проституткой — не о сексе, а о доказательстве самому себе: «Посмотри, мама (будь то реально мать или её внутренняя инстанция), я — взрослый, я способен, я могу». Но в этот момент снова важна реакция материнской фигуры: дай, похвали, отзеркаль — но и этого не происходит, потому что боль и пустота материальны только в голове самого героя.

Концовка совсем не про абстрактное избавление от матери в реальности. Материнская фигура останется с главным героем всегда, но теперь она интегрируется: он может смотреть на неё без страха, быть благодарным за свой опыт, не превращая женскую фигуру в объект унижения и мести. Настоящая зрелость — это не убийство или месть, а внутреннее принятие своей травмы и больного объекта, способность строить отношения на новых основаниях. Только после этой внутренней революции появляется шанс на контакт с реальной женщиной, не повторяющей материнский паттерн.

На психоаналитическом языке мы бы говорили о тяжёлой нарциссической патологии, с вкраплениями бредообразной, депрессивной и пограничной симптоматики: фетишизация, ОКР, навязчивое подглядывание, распад границ Я и объекта, невозможность выдерживать фрустрацию и одиночество, сексуализированные защиты, травматическая фиксация на объекте, повторяющаяся триангуляция, расщепление («Madonna-Whore»). Важно то, что для любого развития Николаса нужен терапевтический процесс ― то, чего ему никогда не давали ни родители, ни партнерши: постоянство, принятие, выдерживание границ и эмпатии.

Вывод

Этот фильм, насыщенный аллюзиями и психоаналитическими символами, показывает, как из-за неусвоенной, неотгорёванной потери, болезненного слияния и невыносимой материнской любви разрушение внутреннего мира может стать почти фатальным для возможности жить «снаружи». Только интеграция этого опыта и сепарация даёт шанс обрести целостность, а не бесконечно разыгрывать сценарий своей личной внутренней трагедии во взрослой жизни.